Уже завтра, 14 июня, в рамках Moscow Jazz Festival выступит Лакшминараяна Субраманиам — виртуозный скрипач и плодотворный композитор. «Бог скрипки», «индийский Паганини» — это всё о нем. Доктор Л. Субраманиам, как сам он себя называет, известен в первую очередь как автор и исполнитель индийской классической музыки, но к джазу у него душа лежит не меньше. Незадолго до визита музыканта в столицу Наталья Югринова поговорила с ним о том, что общего у столь разных жанров, как джаз и классика, о неслучившейся карьере врача и о многочисленных мэтрах джаза, с которыми он был знаком.
— Совсем скоро вы приедете в Москву. У вас с Россией и ее столицей связаны приятные воспоминания?
— Когда я рос, Чайковский был одним из самых популярных композиторов по всему миру и в Индии тоже. А одним из сильнейших скрипачей, которыми я восхищался, был Давид Ойстрах. Во время последнего визита в Москву я даже познакомился с его сыном, тоже выдающимся скрипачом Игорем Ойстрахом. Мне кажется, Россия всегда была культурно очень богатой страной: у вас множество великих композиторов, сильнейшие исполнители, дирижеры. Я провожу ежегодно фестиваль глобал-музыки Lakshminarayana, в этом году он состоялся в 32-й раз. За эти годы к нам неоднократно приезжали великолепные музыканты из России. Например, еще до ковида у нас выступал Вадим Репин, он даже съездил в тур по Индии. Пианистка Светлана Смолина тоже участвовала в нашем фестивале.
Я впервые оказался в Москве еще в Советском Союзе, в 1987 году. Меня позвали сыграть индийскую классическую музыку в Большом театре. А потом пригласили еще раз. Я выступил на мероприятии, посвященном встрече президентов Индии и СССР. Тогда я сыграл вместе с Большим симфоническим оркестром Центрального телевидения и Всесоюзного радио [ныне Большой симфонический оркестр им. П. И. Чайковского. — Прим. редакции] в Концертном зале им. П. И. Чайковского. Дирижировал Владимир Федосеев, а на скрипке солировали я и маэстро Максим Федотов. Публика была прекрасной, очень тепло нас принимала.
Я был в Москве несколько раз, и джаз мы играли тоже. В 1988 году меня попросили сделать что-нибудь особенное. Я привез с собой ансамбль с музыкантами как из Индии, так и из США. Мы играли вместе с потрясающими советскими джазистами [среди них Марк Пекарский, Николай Льговский, Николай Левиновский, Юрий Генбачев, Станислав Коростелев, Алекс Ростоцкий, Борис Курганов, Ринат Шаймухаметов. — Прим. редакции]. До концерта мы столкнулись с довольно серьезным языковым барьером. Я не говорю по-русски, а ваши музыканты, хотя и немного владели английским, но в достаточной степени изъясниться не могли; это сложно, когда дело касается специфических тем. Но как только мы начали играть и репетировать, наступило полное взаимопонимание. Мы как будто стали одной семьей. И это было одно из самых энергетически мощных музыкальных путешествий. После этого ребята с CBS меня попросили записать несколько альбомов: с композициями Чайковского и с моими. На моем альбоме две вещи — «Double Concerto» и «Fantasy on Vedic Chants», ее мы играли, когда президенты пришли в зал Чайковского. А потом меня попросили записать еще и джазовый альбом.
— Этот джазовый альбом, «Время должно измениться», выдержал два переиздания, и тем не менее его достаточно сложно найти и купить сегодня на физическом носителе. А вы сами храните свои записи на виниле?
— Обычно лейблы мне присылают несколько авторских копий, так что да, многие мои релизы у меня есть, но не все. Кстати, в ту поездку в Москву в конце 80-х я зашел в местный магазин грампластинок. Надеялся найти кого-то из классиков — Давида Ойстраха, Чайковского. К моему удивлению, выбор классической музыки был невелик. Зато, к еще большему удивлению, на витрине стояла моя пластинка — «Conversations», — которую мы записали со Стефаном Граппелли. Конечно, я ее купил. Она у меня есть до сих пор, все надписи на кириллице, очень занятная вещь. А записи Ойстраха мне в итоге подарили на фирме «Мелодия». Еще кто-то подарил мне однажды пластинку Вадима Репина; он там очень-очень молод. И когда он пришел ко мне в гости домой и увидел ее, он не мог поверить своим глазам. Но вообще сейчас практически весь мой каталог доступен в цифровом виде на стриминг-платформах. Я почти не слушаю винил, и компакт-диски тоже. И я думал, что так сейчас поступают все, но нет. Два-три года назад я давал концерт в Южной Америке, играли с симфоническим оркестром. Меня попросили захватить компакт-диски на продажу. Мы взяли много — 700 штук, это несколько чемоданов дисков. И все до единого распродали, представляете?
— Охотно верю, в России люди тоже по-прежнему слушают музыку на компакт-дисках, хоть и не так часто, как прежде. Но джазовые релизы нередко выходят в CD-формате. А если говорить о вашей именно джазовой дискографии, какие свои записи вы цените выше всего?
— У меня много любимых записей. Я бы выделил работы с Джорджем Дюком («Spanish Wave»), Стэнли Кларком и Хьюбертом Лоузом («Indian Express»), Херби Хэнкоком («Blossom»). Мы делали кроссовер-проекты с великими Стефаном Граппелли и Иегуди Менухином («All the World’s Violins» [1994] и «The Violin Legends» [2008]); тоже вышло замечательно. Назову еще пластинку «Conversations», которую я уже вспоминал, — там мы полностью поменяли подход к джазу и понимание его как чисто западного жанра. Мои импровизации на ней в большой степени строятся на правилах и гармониях индийской классической музыки. И Стефан Граппелли играет восхитительно, музыка просто льется потоком. Мы с ним, кстати, познакомились при забавных обстоятельствах. У меня был концерт на Елисейских полях, я готовился, как вдруг в дверь гримерки стучат. Открываю — а там он. «Здравствуйте», — говорит. Оказалось, Граппелли знал, что в этот день я выступаю. Но все билеты раскупили, и поэтому он просто зашел поздороваться и познакомиться. Я ответил ему: «В моей стране, когда легенда приходит на концерт, ему ставят стул на лучшее место, прямо перед сценой». Оказалось, во Франции по-другому. Организаторы концерта из «Радио Франс» объяснили, что поставить дополнительный стул в проходе не могут из-за правил пожарной безопасности. Но Стефан сказал, что готов хоть сбоку от сцены сидеть — лишь бы побывать на концерте и услышать, как я играю. Всё закончилось хорошо, не только концертом, но и совместным альбомом. Записывали мы его тоже с бухты-барахты. Сначала я долго общался с менеджером Граппелли, и тот меня постоянно отшивал — мол, нет времени, Стефан занят. Потом Граппелли приехал в Лос-Анджелес, вдруг позвонил мне и начал возмущаться, куда это я пропал. В итоге мы сыгрались, а на следующий день отправились в студию. Хорошо, что у меня были связи и я смог очень быстро найти, где записаться. Мы со Стефаном стали хорошими друзьями и долгие годы поддерживали контакт.
— Вы действительно работали со многими джазовыми суперзвездами. Но особняком стоит альбом, который вышел в 2020 году, — «Beyond Borders». Ради этого проекта вы обратились к десяти легендарным музыкантам, написали композиции для каждого из них и исполнили вместе с ними. Как вообще у вас появилась такая амбициозная идея?
— Начну издалека. В конце 70-х я начал отходить от строгой музыкальной традиции, которой меня обучили и благодаря которой я сделал себе имя. Мне стало интересно попробовать работать с музыкантами других жанров — в частности, из джаза. Пожалуй, первым проектом такого рода был альбом «Garland» с датским скрипачом Свендом Асмуссеном; мы записывали его в 1978-м. Потом на одном из концертов в США ко мне подошел продюсер Ричард Бах и предложил записать альбом для американской публики и с американскими музыкантами. Я собрал целый ансамбль, и мы записали альбом «Fantasy Without Limits». Он был очень успешен, вошел в топ-10 джазовых альбомов года, и Ричард заставил меня пообещать ему еще пять альбомов. По его задумке, на каждом из них я должен был вступать в коллаборацию с каким-то прославленным джазовым мастером. Я согласился. Для меня было очень важно сохранить творческую свободу и самому выбирать, с кем работать. Я хотел, чтобы для меня эти альбомы стали вызовом, чтобы я попробовал сделать что-то, что прежде не делал никогда. Играть джазовые стандарты — вещь, безусловно, тоже почетная, но я хотел, чтобы и мои партнеры по студии, и я сам раздвинули границы привычного. И эту же идею я применил снова, когда решился записывать «Beyond Borders». Только теперь я захотел не пять или десять альбомов, а один — и десять композиций, каждая из которых прицельно создана под того или иного музыканта.
В итоге на альбоме участвуют Стефан Граппелли, Джордж Дюк, Стэнли Кларк, Жан-Люк Понти, Херби Хэнкок, Билли Кобэм, Ларри Кориелл, Эрни Уоттс и Корги Сигел. Мы записали «Beyond Borders» с замечательными сайдменами, появилась там и моя дочь, вокалистка и сонграйтер Бинду Субраманиам. Работа велась очень долго, много лет. Мы записывали треки медленно и последовательно, один за другим, потому что все музыканты были в разных местах. Граппелли и Жан-Люк Понти жили во Франции, Хэнкок в Лос-Анджелесе, Кобэм в Швейцарии и так далее. Меня этот процесс очень измотал, признаться. Сводили мы всё в Америке, а мастеринг делали в Польше, еще до ковида. Кое-что пришлось переделывать. Но результат стоил того. На мой взгляд, этот альбом имеет историческую ценность: еще ни разу десять величайших джазовых музыкантов не участвовали в одном проекте. Мне повезло записать такой альбом. Вы знаете, как правило рекорд-лейблы противятся тому, чтобы под одной обложкой собиралось больше чем два-три больших джазовых имени. Иногда это напрямую запрещено в контрактах. Но у меня тем не менее получилось. И я очень рад, потому что такой шанс выпадает раз в жизни. Такой же альбом я уже не смогу записать, хотя бы по той причине, что Стефан Граппелли, Ларри Кориелл и Джордж Дюк больше не с нами… Мне удалось не только застать их при жизни, но и поймать на пике творческой формы.
— Вы говорите о том, что этот альбом стал вызовом для вас и приглашенных музыкантов. Вы в целом любите экспериментировать или цените чистоту жанра и предпочитаете работать «по правилам»?
— Изначально я получил классическое образование в области карнатической музыки. Мой отец В. Лакшминараяна был знаменитым музыкантом и педагогом, в некоторой степени революционером. Именно он впервые вывел скрипку на первый план. До того в ансамблях в южно-индийской музыкальной традиции она играла исключительно роль аккомпанирующего инструмента. Начав с исполнения классической индийской музыки, я постепенно пробовал себя в новых вещах — например, играл с западным оркестром, а потом начал писать произведения для симфонических оркестров. Тут надо сказать, что сочинение таких больших произведений — долгая и кропотливая работа. Каждые два-три года мне заказывали объемные вещи, и мне нравилось ими заниматься. Естественно, когда ты пишешь для оркестра, то делаешь это с позиций академической музыки. Играть джаз мне нравилось тоже, поскольку в нем большое значение имеет импровизация — как и в индийской классической музыке. Но есть такая особенность. Если ты играешь джаз, тебя слушают и на твои концерты приходят только те люди, которые увлекаются джазом. Если ты играешь классику, к тебе приходит публика, которая привыкла ходить на классическую музыку. Я же хотел создавать что-то такое, что нашло бы дорогу и к тем слушателям, и к другим. Кстати, соединяю я не только жанры, но и людей из разных культур. Например, для своего альбома «Global Fusion» я позвал исполнителей из Японии, Африки, Австралии — и все они прекрасно сыгрались вместе.
— Но ведь это совершенно разные подходы — композиторская, то есть заранее написанная и точно нотированная музыка, которую музыканты исполняют с партитур, и импровизационная, которая частично или полностью рождается в процессе. Какой подход вам ближе?
— Ну, определенная свобода заложена даже в той музыке, где композитор не предусмотрел импровизацию. Можно варьировать темп, по-разному подчеркивать ту или иную партию инструмента. Но структура — да, она действительно остается жесткой, ноты ты поменять не можешь. Если из популярных произведений Баха или Чайковского выкинуть несколько нот, слушатели, скорее всего, заметят. На фьюжн-концертах ты как автор музыки закладываешь гораздо больше пространства для того, чтобы исполнитель проявил себя. И в этом их особая красота. Ты можешь приходить на концерт одного и того же исполнителя, слушать одно и то же произведение, и каждый раз оно будет звучать по-новому — с другой музыкальной орнаментикой, ритмом, мелодией и так далее. И тем более когда меняются исполнители, каждый вносит что-то новое сообразно своему характеру и манере игры.
— Можете ли вы описать этот процесс импровизации? Как он устроен именно у вас?
— Я как исполнитель очень много импровизирую, и это длинные импровизации — их невозможно запомнить, поэтому каждый раз приходится придумывать что-то заново [смеется]. Рискну показаться банальным, но я прислушиваюсь к некоему внутреннему голосу, который ведет меня в нужном направлении. Тот же голос участвует и в сочинении музыки. Когда мне нужно написать новую вещь, я никогда не сижу и специально не придумываю музыку. Я просто жду. Жду, пока в голове сама собой не возникнет какая-то фраза, мелодия. Иногда это происходит во сне, и когда я просыпаюсь, нужно срочно записать, пока не забылось. Хорошо, что сейчас можно быстро зафиксировать всё на смартфоне, потому что раньше приходилось посреди ночи писать закорючки на клочке бумаги. Еще я часто летаю, и множество моих симфонических произведений родилось в полете, на салфетках. К счастью, стюардессы мне всегда попадались милейшие — они приносили целую пачку салфеток и ручку, так что недостатка в бумаге не было.
— Помимо музыкального, вы получили медицинское образование. Не жалеете, что не стали доктором?
— Нет, нисколько. Но то, как решилась моя судьба, во многом заслуга моих родителей. Мой отец был приглашенным профессором музыки в Шри-Ланке в 60-х, он изобрел множество новых техник для скрипки и обучил им меня и моих братьев и сестер. Его мечтой было не только сделать индийскую скрипку солирующим инструментом, но и вывести ее на мировую сцену — чтобы она зазвучала в Карнеги-холле, Большом театре, стала мейнстримом. И я со временем воплотил эту его мечту в жизнь. Науку я тоже любил. Я поступил в медицинский колледж; незадолго до этого я выиграл крупный конкурс музыкальных исполнителей в Индии. В приемной комиссии меня спросили: зачем ты идешь в медицину, если ты только что взял золотую медаль на музыкальном конкурсе? Я ответил, что эта область мне тоже интересна, и пообещал, что приложу максимум усилий, чтобы меня не исключили. Видимо, я звучал убедительно, и меня взяли. В Индии так устроено образование, что тебе могут дать бюджетное место, но не в том штате, где ты живешь, а в любом другом — и часто студентам приходится уезжать на учебу довольно далеко. Мой отец сказал, что пустит меня учиться, только если уезжать не придется. Ведь в противном случае пострадало бы мое обучение скрипке. Мне повезло, я остался в том же штате, и отец дал добро. Но он явно хотел, чтобы я продолжал заниматься музыкой, а не медициной.
На втором курсе отец показал, как я играю, заезжему профессору из Германии. Тот немедленно предложил мне стипендию в немецком колледже. Я уже готов был бросить медицину и уехать в Европу, как вмешалась мать. Она сказала: раз ты поступил в колледж, то должен его закончить. Пришлось с ней согласиться. Мне оставался еще целый год клинической практики. И сегодня я очень рад, что так сделал. Потому что после окончания колледжа и получения разрешения на работу терапевтом я уже точно знал, что хочу стать скрипачом. Я подал документы на поступление в Калифорнийский институт искусств и получил стипендию. В США я так заскучал по дому, что закончил двухгодичную магистерскую программу экстерном за девять месяцев, чтобы вернуться домой пораньше. Тогда декан вызвал меня и предложил две опции — либо отправиться в Индию, как я планировал, либо остаться и работать у них на неполную ставку преподавателем. Второй сценарий позволил бы мне получить «корочку» об окончании программы. Тут мама снова вмешалась — но уже настояла на том, чтобы я остался и получил диплом. Потом, через несколько лет, когда я собрался за степенью PhD, оказалось, что без этой «корочки» меня бы просто не допустили к докторантуре.
Так что нет, я не жалею о том, что моя медицинская карьера не сложилась. Могу только добавить, что я никогда и подумать не мог, что добьюсь столь многого в музыке. Я мечтал о том, чтобы выступать в крупных залах. Чтобы скрипка больше не была инструментом, на котором играют дома или на частных концертах, как это было принято в Индии. А вышло, что я смог сыграть с потрясающими, лучшими музыкантами своего времени, — как в классической музыке, так и в джазе, — что я путешествовал по всему миру, выступал на главнейших сценах, даже сыграл в штаб-квартире ООН. И за всё это я очень благодарен.
— Над чем вы работаете в последнее время?
— Мы сейчас активно снимаем видео с выступлениями. Во время ковида мы записали 120-125 видео, и еще около сотни находятся в работе. В конце года мы запустим традиционный фестиваль — не в стриминг-формате, а наконец-то в живом, доковидном. Сейчас меня ждет большой тур по США, он начинается в августе. Вместе с моей женой Кавитой Кришнамурти, знаменитой певицей, в Хьюстоне я делаю мировую премьеру. Мы представим публике мою трехчастную симфонию «Mahatma Symphony». Первая часть посвящена годам Махатмы Ганди в Южной Африке и началу его деятельности за права индийцев. Вторая — работе в Индии и борьбе за независимость от Великобритании. Третья — последним годам жизни Ганди и его убийству. В той же программе мы исполним мой скрипичный концерт «Shantipriya»; я его написал в 1988 году специально для балетной труппы Государственного театра оперы и балета им. С. М. Кирова [ныне Мариинский театр. — Прим. редакции] — она тогда ездила на гастроли в Индию. Забавно, что воспоминания, связанные с Россией, так тесно переплетаются с моей текущей деятельностью — видите, я всё время возвращаюсь к ним.
— Расскажите тогда напоследок, чего ждать зрителям от вашего грядущего выступления в Москве?
— Скажу одно: можно ждать чего угодно! Будет много удивительного и непредсказуемого. Так что приходите — и всё услышите сами.
