C 13 по 19 июня в Москве пройдет Moscow Jazz Festival — самое масштабное событие в джазовой концертной жизни России не только в 2022 году, но и за всю ее историю. За неделю на семи площадках столицы выступят более 700 джазовых музыкантов из России и зарубежья. Накануне мероприятия сооснователь «Джазиста» Александр Аношин поговорил с человеком, который всё это затеял, — саксофонистом, композитором, Народным артистом России Игорем Бутманом.
— Давайте начнем с актуального: чем будете удивлять на Московском джазовом фестивале? И как вообще вы сумели придумать и организовать такое событие?
— Мы [команда Igor Butman Music Group и Фонда поддержки и развития музыкального искусства Игоря Бутмана. — Прим. редакции] давно и успешно делаем фестивали в Москве и других городах России: «Триумф джаза», «Джазовые сезоны в Горках Ленинских» и другие. И постепенно мы пришли к мысли о том, что Москве нужен большой джазовый фестиваль, такая брендовая вещь, которая есть в Токио, Париже, Берлине, Лондоне. Нам удалось убедить московское правительство, что это действительно нужно — помимо фестиваля кино, классической музыки, которые уже есть в столице. Важно, что это фестиваль, который длится достаточно долго и охватывает множество площадок. Вся Москва на эту неделю начинает жить джазом. У нас пять открытых площадок: парк искусств «Музеон», сад «Эрмитаж», ВДНХ, Новопушкинский сквер, парк «Зарядье» плюс концертный зал «Зарядье». А также большая клубная программа в лучших джаз-клубах столицы и концерты в фудхолле «Центральный рынок». Мы представляем публике и мастеров отечественного джаза, и коллег из-за рубежа, и молодежь. У нас в программе 100 молодежных коллективов, которые мы отслушали и отобрали в рамках всероссийского конкурса, дали им возможность выступить и показать себя. С ними на одних сценах выступают знаменитые джазовые музыканты России: Лариса Долина, Алексей Козлов, Даниил Крамер, Давид Голощёкин, Андрей Кондаков, Пётр Востоков, Яков Окунь и многие другие. В общем, все наши звезды отечественного джаза. Присоединятся мировые звезды другого направления музыки, но которые тоже не чужды джаза: оперные певцы Хибла Герзмава и Ильдар Абдразаков. К нам приедут гости из-за рубежа — из Индии, Бразилии, Сербии, с Кубы. Это всё очень интересные музыканты с экзотическими инструментами — табла, ситарами. У зрителей есть прекрасная возможность познакомиться со всем разнообразием мирового джаза, в рамках world-музыки и джаза с фольклорными оттенками. Конечно, изначально мы задумывали, что к нам приедут гости из США, но в силу сложившихся обстоятельств от этого пришлось отказаться. Так что для нас многие из вещей, которые будут происходить на фестивале, и из музыки, которая будет звучать, — тоже открытие.
— Вы упомянули конкурс для молодых коллективов, который проводили перед фестивалем. Знаю, что вы лично участвовали в прослушивании участников. Какие у вас ощущения от нашей молодежи? Будущее джаза в надежных руках?
— Молодая поросль у нас очень достойная. Самое главное, технически эти ребята на голову выше уровня, который был, когда, например, рос я. Но мы, старшее поколение музыкантов, должны открывать двери для молодых. Эти двери работают в обе стороны — и на молодых, и на уже известных людей. Благодаря молодежи мы можем найти себе новую аудиторию — продвинутую в современных технологиях, имеющую знания, которыми не все мы обладаем. К счастью, эту тенденцию хорошо понимают во многих российских городах: в Челябинске, Казани, Екатеринбурге, Санкт-Петербурге. Мы поддерживаем джазовые конкурсы для молодых исполнителей, например, «Мир джаза» в Ростове-на-Дону. Сегодня чуть ли не половина моего оркестра — победители этого конкурса. Нам нужно на такие вещи обращать внимание. Есть города, где в оркестрах играют люди старшего возраста. И при всем уважении к их сединам нужно готовить «новую смену» и создавать другие оркестры, где будет играть молодежь.
— Этот год обещает быть богатым на большие события для вас. Вот, например, готовится к открытию ваш клуб в Санкт-Петербурге. Когда он начнет работу? Будет ли отличаться концепция от московского «Джаз-клуба Игоря Бутмана»?
— Ну, эта концепция в достаточной мере опробована, хорошо зарекомендовала себя и существует уже 23 года. Да, у нас есть сильные конкуренты, но всё равно мы работаем, у нас выступают музыканты, есть свои успехи. В Петербурге мы будем экспериментировать; сначала попробуем запустить ту же концепцию, а потом посмотрим. Тут есть свои сложности. Скажем, в московском клубе часто выступают музыканты, живущие в столице. Соответственно, нужно везти их в Питер, размещать — всё это издержки, которые влияют на стоимость концерта. То есть нам надо искать музыкантов местных, петербургских. Вообще, нам хотелось, чтобы у петербургского клуба были сильные связи с Финляндией — там есть очень хорошие джазовые музыканты, со многими я дружу. Из Стокгольма в Питер тоже можно оперативно добраться. А там уже несложно довезти и до Москвы. Сегодня сыграли в клубе в одном городе, завтра в другом. Расположение клуба в перспективе будет работать нам на руку. Но, опять же, какое-то время придется подождать приезда гостей из этих стран.
— В свое время вы открыли первый джазовый клуб в России с каждодневной концертной программой. Как это было? Почему вы вообще взялись за это дело?
— Клуб нужно было делать хотя бы для того, чтобы иметь самому себе дом для выступлений. Потом, я знал, какой интерес у советских, а затем и российских людей к джазу. Джаз-клубов открывалось довольно много: их открывали музыканты, промоутеры. Был, допустим, ресторан, туда привозились инструменты, выступали музыканты — вот тебе и джаз-клуб. Но сама бизнес-модель не работала по разным причинам. Те, кто продавал котлеты, были недовольны музыкой: слишком мало людей на нее приходило. А те, кто делал музыку, говорили, что это котлеты невкусные и дорогие, вот люди и не приходят. Вечная проблема: как только клуб не заполняется, начинаются конфликты между музыкальной и ресторанной частью. Когда я уже вернулся в Москву после жизни в Америке, меня пригласил владелец LeClub — клуба в здании Театра на Таганке. Он предложил: «Давай сделаем джаз-клуб и будем играть джаз по четвергам». «Либо мы играем джаз каждый день, — ответил я, — либо я этим заниматься не буду». Я, признаться, немного блефовал. К этому моменту идея заняться джазовым клубом меня захватила; к тому же место оказалось весьма симпатичным, я понял, что тут действительно может расположиться клуб и быть успешным. Этот владелец оказался очень хорошим человеком, выполнил все мои просьбы и выдержал все перемены. До нашей встречи этот его LeClub, если честно, слегка дышал на ладан. А когда он пригласил меня [на должность арт-директора. — Прим. редакции], то у нас пошло. Потом он смог на пике успеха продать свою долю в клубе другим людям, включая меня. Мы стали с ними работать, многое улучшили, изменили ресторан, сделали сцену. У нас были очень плодотворные времена, спонсоры из числа крупнейших мировых компаний — Hennessy, Philip Morris, Parliament. Множество звезд американского джаза побывали в этом клубе [среди них Джо Завинул, Гэри Бёртон, Кенни Гарретт, Рэнди Брекер, Рэй Браун, Майк Стерн, Хайрам Буллок и другие. — Прим. редакции].
— Да, действительно, весь цвет американского джаза отыграл по вашей инициативе в России. И вы продолжали привозить больших звезд вплоть до последнего времени — достаточно вспомнить концерт Уинтона Марсалиса прошлой осенью. А что будет теперь с привозами? Как вы собираетесь менять свою фестивальную и клубную работу в условиях, когда западных музыкантов не привезти?
— Ну, мы надеемся, что скоро ситуация изменится. И всё завершится, так сказать, хорошо. Соответственно, связи между странами, людьми восстановятся. Станет спокойнее. Я считаю, что сейчас сложились особые условия. У многих музыкантов, в том числе тех, что будут выступать у нас на фестивале, появился шанс создать свои интересные проекты, которые будут нужны поклонникам джаза, на которые люди будут ходить. И мы тогда не так сильно будем зависеть от наших иностранных музыкантов. Ведь сейчас как? Когда приезжает зарубежный музыкант, клуб заполняется. Потому что люди его слышали, знают. Но если послушать наших музыкантов, а я говорю сейчас и про зрелых, и про молодых, это может быть не менее, а порой даже более интересно, чем выступления иных наших американских коллег. Но, конечно, нельзя полностью закрываться, нельзя вариться в собственном соку. Надо играть, надо вместе с иностранными музыкантами выступать за рубежом, приглашать их сюда. Хотя бы чтобы сравнить, что у нас лучше, что хуже, где нам еще расти. Мы вот так живем — и не надо жалеть о том, что вот так получилось. Мы должны использовать любые ситуации себе во благо. Даже в ковид люди репетировали, занимались, записывались, давали концерты. Поэтому будем ждать наших американских гостей тогда, когда мы решим свои первоочередные задачи.
— Мы затронули тему взаимодействия двух джазовых сцен — отечественной и американской. Этого вопроса вы также касаетесь в вашей новой книге «Серенада северных морей», которая вот-вот выйдет в свет. Сюжет в ней строится вокруг якобы произошедшей, а на самом деле нафантазированной встречи советского подводника-саксофониста Израиля Фисановича и Гленна Миллера. Расскажите о ней чуть подробнее, пожалуйста.
— Это художественная книга, но с таким очень документальным повествованием — задействованы реальные люди, отражены реальные исторические события. Мы с Андреем [Фатхуллиным, соавтором книги. — Прим. редакции] долго спорили, как всё это выстраивать, сколько должно быть подробностей. Он отвечал за историческую составляющую, а я за музыкальную. Я постоянно говорил Андрею, не слишком ли много исторических деталей мы вставляем. Там фигурируют, например, Колбасьев, Утёсов, Сталин, музыканты оркестра Гленна Миллера, имеют место военные действия, даже отражен концерт этого оркестра, когда союзники встретились на Эльбе. Правда, без самого Миллера, он уже погиб. Мы накопали огромное количество фактов. И сводки с фронтов, и диалоги Сталина с Ворошиловым. У Сталина, кстати, была большая коллекция пластинок, она до сих пор сохранилась, находится в Ближней даче. Там есть и джаз, и классика, он любил и советские песни, и зарубежную эстраду. Ему нравился оркестр Гленна Миллера, он хотел его привезти в СССР, но до войны не успел.
Джаз пришел к нам из Америки, это бесспорный факт. Но в нем было много русского, как это ни удивительно. На чисто американские ритмы ложились европейские гармонии. В то время в джазе было много влияний французской, английской, еврейской песни. В США приезжали эмигранты со всего света, в том числе из Российской империи, и многие из них затем стали знаменитыми композиторами. Я говорю о Джордже Гершвине, Ирвинге Берлине, Верноне Дюке — урожденном Владимире Дукельском, приехавшем в Нью-Йорк из Киева. У Бенни Гудмана российские корни. Если называть наших современников, у саксофониста Джошуа Редмана мама русская. Конечно, взаимопроникновение культур было. Началось оно с 1922 года, когда Валентин Парнах представил в Москве джазовый концерт с танцами, с импровизациями советских музыкантов. А потом случались приезды больших звезд джаза: в 20-е и 30-е в Советский Союз приезжал и Сэм Вудинг, и Сидни Беше. Но вот после войны, к сожалению, между СССР и США начались уже политические разногласия, и джаз попал под эту раздачу. И только к 70-м он получил отношение к себе как к профессиональному искусству.
— Можно ли сказать, что за сто лет своей истории отечественный джаз обрел собственную идентичность и нащупал свой уникальный язык?
— Ну, я бы не сказал, что есть прямо отдельный язык. Но что точно есть у российской музыки, так это свой темперамент, который, может быть, не все понимают и поддерживают. Хотя мы люди северные, но играть на разрыв души мы любим.
— К столетию джаза вы представите еще и документальный фильм об этом явлении. Повстречались ли вам в процессе съемок какие-то истории, факты, прежде вам неизвестные?
— В 80-х вышла книга известная книга Алексея Баташёва «Советский джаз». У нее было несколько изданий, в одном он добавил статьи великих композиторов, которые рассказывали о джазе. Перечитав их еще раз, я удивился, насколько глубоко они были заинтересованы джазом — и Шварц, и Прокофьев, и Шостакович, и Щедрин. У каждого есть какие-то свои произведения, связанные с джазом. И теперь возникла мысль как-то эти произведения восстановить и, может быть, даже сыграть и записать. Или вот, например, очень интересна мне фигура Николая Капустина. Его произведения, бывает, пианисты выдают за собственные импровизации. А на самом деле это сочинил виртуозный пианист и серьезнейший композитор Капустин. Очень жаль, что с джазовой сцены он сошел и к ней не возвращался. Плохую службу сослужило то, что он был ограничен в движении, не выступал за рубежом. Если бы не идеология СССР, то, может быть, более справедливо сложилась его судьба. И не только его — может быть, многие музыканты не потерялись бы и не уехали… Капустин пользуется огромной популярностью в Азии, в Японии, в Америке, но, к сожалению, не у нас.
— Давайте поговорим немного о ваших последних работах в качестве саксофониста, а не менеджера. Я обнаружил, что достаточно тихо в стримингах появилась пластинка пианиста Владимира Иванова «Trilogy/The Best» с вашим участием. Анонсов было мало, а музыка совершенно невероятная — и в контексте вашего творчества она тоже выделяется, это такой очень серьезный фьюжн.
— Этот альбом мы записали достаточно давно, в 2005-м, концертный вариант. Володя много пишет музыки, работает, у него просто руки не доходили, и теперь он эти записи выпустил. Там нас трое, еще Николай Девлет-Кильдеев на гитаре. Володя — очень интересный и самобытный композитор. Что касается моего участия, могу сказать, что мне иногда даже легче бывает играть те записи, где я не лидер. Ты ни о чем не думаешь, ты более свободен. Роль сайдмена достаточно раскрепощает и нередко получается сыграть лучше.
— Не могу согласиться. Мы с вами изначально планировали поговорить еще в прошлом году, когда вышел ваш альбом «Only Now». Мне кажется, что это одна из самых сильных, если не сильнейшая ваша работа, в том числе как исполнителя.
— Вот и мой звукорежиссер сказал, что это лучший мой альбом.
— Вы считаете иначе?
— Колтрейн рассказывал, что относится к своим записям так: в какой-то момент он их ненавидит, потом слушает и поражается тому, как он сыграл, потом снова ненавидит. Вот у меня такая же история. Всё время спрашиваю себя, почему здесь не сыграл больше, а тут — меньше. Почему взял здесь эту ноту, а не другую. Всё время переживаю муки творчества. Мы же несколько тейков на «Only Now» делали. И потом я много думал: почему я взял именно этот тейк, другой ведь лучше.
— А как вы вообще готовитесь к выпуску альбома? Сколько времени уходит от идеи до реализации?
— Если честно, мы годами записываем много материала, и потом он лежит. Организационно не успеваешь всё это свести. Сводить я люблю в США, там звукорежиссер, звук которого мне очень нравится, — Джеймс Фарбер, его привлекали и Майкл Брекер, и другие артисты. Звучит у него всё остро, объемно. Я его несколько раз звал в Россию, чтобы он передал свой опыт, чтобы наши звукорежиссеры подсмотрели у него секреты. Но он предпочитает в определенных студиях делать сведение — где есть старые приборы, звучание которых ему нравится. Вообще, у нас есть и записи большого оркестра, и малого состава, которые никак не доходят руки свести. Процесс создания альбома начинается с подбора материала. «Only Now» — практически первая джазовая композиция, которую я написал. Мы ее играли квинтетом в Советском Союзе. Несложная мелодия, но довольно сложная гармония для игры, не всегда у нас получалось ее сыграть хорошо. И потом, негде было записываться. Никто мне не предлагал записаться на фирме «Мелодия». Когда я через несколько лет приехал из Америки, то уже имел новую музыку, к этой не возвращался. Чуть ли не забыл ее. Потом начал играть, сделал аранжировку, записал в Америке. На альбоме «Only Now» есть и эта вещь, одна из первых, и другая, одна из самых последних. В общем, я подбираю репертуар, а потом — людей, с которыми хотел бы сыграть. Я предпочитаю использовать для определенной музыки определенного же барабанщика. Скажем, когда я готовил детские песни [альбом «Веселые истории» 2007 года. — Прим. редакции], то очень хотел записаться с Джеком Деджоннеттом. Всё получилось. На альбоме есть и он, и Чик Кориа. Играть с этими музыкантами — уникальное удовольствие. Или вот один из первых альбомов, которые я записал в Америке, был с Лайлом Мэйзом [«Falling Out» 1994 года. — Прим. редакции]. Я тогда попросил звукорежиссера сделать звук саксофона помягче. До сих пор думаю, что не надо было, я с того момента зарекся так говорить. Звукорежиссер там Джимми Андерсон, который делал последние альбомы Джо Хендерсона. Звук в целом шикарный, да и у меня неплохой — но не такой, какой мог бы быть, как я сейчас понимаю.
— Несмотря на свою колоссальную занятость организационными делами, вы активно играете и сохраняете за собой статус музыканта-практика. Как вам удается не терять и улучшать форму?
— Естественно, надо продолжать заниматься. У меня есть несколько книг, по которым я занимаюсь, например, учебник Джерри Бергонзи. Точнее, несколько его учебников, среди них очень хорошая книга по пентатонике. Я играю в качестве упражнений соло, которые я когда-то «снимал», например, того же Колтрейна. Сейчас это всё [нотные транскрипции. — Прим. редакции] можно купить. Играю Баха, виолончельные сюиты в переложении для саксофона. Много слушаю — свои собственные записи и записи великих мастеров. Ищу, например, что мне нравится у меня и что не нравится у Декстера Гордона. То, что Декстер Гордон мне нравится всё равно, это понятно. Но я сравниваю: где я протянул ноту, где он не дотянул ноту. Если мне что-то не нравится в своей игре, значит, надо над этим поработать. А если нравится, значит, надо это запомнить, записать, попробовать в другой тональности. Упражняюсь я довольно много, каждый день минимум по два часа, не считая репетиций с оркестром. А если я два дня не занимался, то чувствую себя как-то неправильно.
— Задам вам стандартный, но важный вопрос: кто из музыкантов сильнее прочих повлиял на ваше становление? Чью музыку вы взяли бы на необитаемый остров?
— Больше всего на меня повлиял мой педагог, саксофонист Геннадий Гольштейн. Именно он в свое время дал мне записи Кэннонболла Эддерли, Чарли Паркера, Майкла Брекера. Эддерли на меня повлиял именно эмоционально. Параллельно с ним шло увлечение Джоном Колтрейном и Сонни Роллинзом. Музыканты, которых я записывал при импровизации, — это Хэнк Мобли, Сонни Роллинз, Джо Хендерсон; с них я «снимал» десять-пятнадцать соло. Также на меня повлияли пианисты — Чик Кориа и Херби Хэнкок. Рояльное соло Хэнкока в «Seven Steps to Heaven» я тоже «снял» и играл его на саксофоне. Если говорить о гитаристах, на меня производят огромное впечатление импровизации Уэса Монтгомери. Вроде бы всё понятно, но никто не играл, как он. Ну и барабанщики. Я всегда понимал, что в джазе барабаны — самое важное. Список тут огромный: Тони Уильямс, Элвин Джонс, Луис Хейз, Филли Джо Джонс, Джек Деджонетт, Билли Кобэм, Терри Боззио, Стив Гэдд. Дэйв Уэкл у нас на пластинке играет [«Special Opinion» 2013 года. — Прим. редакции]. В общем, если ехать на необитаемый остров, то со всей дискографией. Ну а если надо выбрать что-то одно, то не буду слишком оригинальным. Возьму Майлза Дэвиса, «Kind of Blue». Там есть и Билл Эванс, и Пол Чемберс, и Кэннонболл Эддерли, и Джон Колтрейн, и Уинтон Келли. Так что «Kind of Blue» — и вперед.
Фотографии предоставлены PR-службой Igor Butman Music Group.
